Пока ангелы спят - Страница 60

Наташа прыснула и шепнула мне в самое ухо:

– Как будто он сам не еврей…

– К тому же в машине «кондишен», – продолжил Сема. – Зачем нам это надо: нашим кондиционером охлаждать ихнюю пустыню?

Посрамленный социолог затворил окно и загасил окурок в пепельнице.

А я вдруг подумал: «Если этот Сема (и еще четверть населения Израиля) так хорошо говорит по-русски, то какой же смысл в моей поездке сюда? Да еще с провожатой? Местные руководители-«сеатовцы» наверняка знают иврит. Значит, с помощью русскоязычных объяснились бы с социологом… Я-то со своим испанским им здесь зачем?»

Однако эта удивленная мысль скользнула по краешку сознания вяло – потому что было важно совсем иное: я рядом с Наташей, на одном сиденье, в иностранной машине, в чужой стране – и бог его знает, какие радостные события нас еще здесь ожидают!

То же самое время. Подполковник Петренко. Москва, штаб-квартира КОМКОНа.

Варвара сидела перед Петренко в закрытой позе: руки скрещены на обширной груди, коса закинута вперед, подбородок упрямо поднят.

– Ну, так что с той квартирой? – мягко повторил свой вопрос подполковник.

– Наблюдательной? – уточнила лейтенант Кононова.

– Наблюдательной. Той, где вы нашли бинокль с прибором ночного видения и подслушивающее устройство.

– Никто там не появлялся. Никто туда не звонил. Засада сидит без дела… Зато, – воспряла Варвара, – зато нами установлена хозяйка этой квартиры. Вера Павловна Перхотина, 1912 года рождения, ранее несудимая…

– Да бросьте вы это, – поморщился Петренко. – Судимая, несудимая… Ближе к делу.

Варвара обиженно сверкнула очами, но в пререкания вступать не стала, продолжила более человеческими словами:

– Старушка эта, Перхотина, постоянно проживает у дочери с зятем на Ленинском проспекте. Квартиру свою сдала. В январе текущего года. Съемщик заплатил сразу за полгода вперед, шестьсот долларов. Сделку никак не регистрировали…

– Кто съемщик? – навострился Петренко.

– Мужик, – пожала могучими плечами Варвара. – Средних лет. В очках. С курчавой головой – «как у Анжелы Дэвис», сказала старушка. С усами. Но не «хачик»…

– Паспорт-то она его хоть видела?

– Видела. Но фамилию, хоть убей, не помнит. Какая-то русская. Вроде на «эс». Семенов, Степанов, Старшинов…

– Или Семирамидов… – усмехнулся Петренко.

– Вряд ли, – усомнилась лейтенантша. – Такую б она, наверно, запомнила.

– Субъективный портрет составляли?

– Сейчас художник с ней работает. Но вряд ли чего получится. Старушка к старости слаба глазами стала… – Варвара помедлила и добавила тихо: – И мозгами.

– А что с приборами? Теми, из квартиры?

– Эксперты над ними пока работают… Но… Отпечатков пальцев нет. Все устройства – и подслушивающее, и бинокль, и инфракрасная насадка – американского производства. На территории России не продаются. Все, похоже, ввезены в страну нелегально… Так что…

Варвара беспомощно развела могутными руками.

– Ну, хоть что-нибудь там, в квартире, нашли? – отчаявшись, спросил Петренко. – Окурок, бутылку, стакан, книжку? След от обуви?.. Кровавое пятно, в конце концов!

– Никак нет, – печально констатировала лейтенантша. – Ничегошеньки не нашли.

Алексей Данилов. Израиль, Тель-Авив, 21.30 по местному времени.

Нет, это просто фантастика! Век бы так работал!

К семи вечера первого же дня мои трудовые подвиги на земле обетованной были начаты и закончены.

Я представил московского социолога местному «сеатовскому» начальству. У социолога оказалась по-фонвизински очень подходящая для его профессии фамилия Правдин. Господин Правдин развернул перед заказчиками свои условия: помочь ему в составлении выборки не менее чем из тысячи пятисот человек, да чтобы все респонденты при этом были: а) владельцами «Сеатов», б) нашими бывшими соотечественниками и в) покинувшими Россию не ранее чем пять лет назад. Кроме того, социолог потребовал автомобиль с личным шофером, изъясняющимся и на русском, и на иврите. Вообще держал он себя с надменностью полководца, выдвигающего поверженной армии условия капитуляции. Поелику мог, я смягчал безапелляционность его формулировок. Впрочем, требования господина Правдина испанскими евреями (или еврейскими испанцами?) были приняты благосклонно.

Переговоры плавно перетекли в товарищеский полдник, подали водку с маслинами, а затем фрукты и кофе. В заключение беседы товарища социолога представили почтенному доктору Ицкхаку Кагану, а мне тихонечко шепнули по-испански, что на завтра для меня с моею спутницей запланирована экскурсия в священный город Ершалаим.

Если мой босс мистер Маккаген рассчитывал на мою благодарность, то, можно считать, он ее уже получил…

И вот вечереет, мы с Наташей, свободные от всяческих дел, сидим за столиком в кафе на набережной под огромным тентом, солнце сваливается куда-то за горизонт, уже нет испепеляющей жары, а от огромного моря рядом с нами веет прохладой. Я подзываю официантку, и Наталья пробует говорить по-английски («Можно мне, давно не практиковалась, а мне экзамен сдавать»):

– We would like two ice creams – kinds are for your choice, one glass of mineral water, one beer and then two cups of black coffee…

Английский ее блестящ, однако официантка стоит над нами с распахнутым блокнотиком, ничего не пишет, а потом вдруг говорит с неподражаемым малороссийским, местечковым акцентом:

– Та деточки! Когда же вы у меня уже начнете говорить по-русски?

Наташка заливается хохотом, отчаянно краснеет – я беру руководство на себя и заказываю все то же самое, но по-нашенски и добавив джин-тоник для Натальи. Когда официантка отходит, я ворчу: